Комендантский час - Страница 40

— Закурим, — предложил Данилов и достал пачку «Казбека». Он зажег спичку, дал по очереди закурить Степану и Игорю.

— Вот что, ребята, — сказал Иван Александрович, крепко затянувшись сразу затрещавшей папиросой, — нет того хуже, когда перестаешь уважать свое дело. Вот сейчас ополченцы на фронт пошли. А кто их до войны охранял? Дом их оберегал, работу, жизнь? Мы! Теперь же мы должны семьи их здесь в Москве защищать. Да разве только семьи? Ну давайте уйдем все в окопы. А тыл на кого оставим? Обычно армия наступает эшелонами. Первый, второй, третий. Мы, четвертый эшелон, не менее важный и нужный, чем все предыдущие. Мы охрана тыла действующей Красной Армии. Подумайте об этом. А что касается опасности, так каждый из нас в любой момент может пулю схватить.

Данилов краем глаза увидел сразу побледневшее лицо Инны.

— Да, — продолжал он, — конечно, горько об этом говорить в такой день, но пусть и жена твоя, Игорь, знает и гордится твоей профессией. Помните, мы — чекисты, а этим сказано все. Ну что стоим? Пошли, а то свадебный гусь остынет.

Лифт не работал. Пришлось подниматься пешком на одиннадцатый этаж. Данилов еле осилил бесконечные ступени. Сказывалось постоянное недосыпание и курение. Только сейчас он понял, как устал. Сердце колотилось гулко и прерывисто.

«Плохи дела, — думал он, преодолевая ступеньку за ступенькой, совсем плохи. Возраст-то какой? Всего сорок один год. Мужик-то еще молодой, а сердчишко шалит. Эта сволочь Широков тогда в Саратове испортил сердце. Но ничего, в запасе есть немного времени. Мы с ним рассчитаемся. Это уж непременно!»

Их ждали. Как только на лестнице раздались шаги, дверь распахнулась. На пороге встречала гостей мать невесты.

Они вошли в прихожую, казавшуюся очень просторной, поскольку в ней не было привычных вещей. Только вешалка намертво прикреплена к стенке да в углу высилась груда сундуков и чемоданов.

— Вы извините за беспорядок, — сказала хозяйка, — эвакуируемся. Я с Инночкой еду, и бабушка с нами.

В прихожую вплыла, именно не вошла, а вплыла маленькая старушка, похожая на колобок.

— Заходите, гости дорогие, заходите! А что все милиционеры, больше людей не будет?

— Будет, — захохотал Игорь, — и еще один будет, Анна Васильевна, только тоже милиционер.

Стол был накрыт в большой комнате. После двух месяцев казарменной жизни чистые салфетки, блестящие грани фужерного хрусталя казались непривычными, необычайно чистыми и хрупкими.

— Все запасы здесь, — сказала за спиной Данилова Иннина мать. — Как знала, икру зернистую на черный день, мол, заболеет ли кто, приберегла. Вот и пригодилась.

Что и говорить, стол по военным временам был неплохой, а запах, идущий из кухни, вызывал зверский аппетит у мужчин, несколько месяцев питающихся в столовой.

К столу не садились, ждали Инниного отца. Данилов взял с подоконника раскрытую книгу.

...

«За Гусь-Хрустальным, на тихой станции Тума, я пересел на поезд узкоколейки. Это был поезд времени Стефенсона. Паровоз, похожий на самовар, свистел детским фальцетом. У паровоза было обидное прозвище: «мерин». Он и вправду был похож на старого мерина. На закруглениях он кряхтел и останавливался. Пассажиры выходили покурить. Лесное безмолвие стояло вокруг задыхающегося «мерина». Запах дикой гвоздики, нагретой солнцем, наполнял вагоны.»

Иван Александрович опустил книгу и закрыл глаза. И снова вспомнил он поездку к отцу: маленькую станцию, куда его привозил такой же паровик, лесную дорогу, поросшую травой. Обычно он приезжал вечером. В лесу было тихо, только на маленьком озерке пронзительно и звонко клекотали лягушки.

Как там его старик? Просто страшно подумать, что с ним могут сделать немцы. Но он гнал от себя эти мысли. Александр Данилов не будет сидеть и ждать фашистов. Не тот человек. Еще в гражданку лесничий стал на время начальником уездной милиции, дрался с бандами и кулачьем. Теперь-то отец наверняка партизанит. Но все равно сердце щемило. Тревоги заполнили Данилова. Противно заныло сердце.

В прихожей послышался звонок. Иван Александрович открыл глаза. Звонок повторился. Он по-хозяйски важно дребезжал в пустой прихожей. «Наверное, отец Инны». В комнату вошел мужчина в военном костюме без петлиц и с орденом Трудового Красного Знамени на гимнастерке.

— Ну, давайте знакомиться, товарищи, — широко улыбнулся он, — я, так сказать, отец молодой.

— Фролов, — говорил он, поочередно пожимая руки, — Александр Петрович.

С приходом хозяина все оживилось. Женщины засуетились у стола, что-то расставляя и поправляя на нем.

— А чего стоим? За стол, за стол!

Александр Петрович обнял Инну и Игоря и повел их к столу. Только сели, загремели посудой, как в прихожей снова раздался звонок.

— Это Шарапов, — сказал Игорь, — не беспокойтесь, я открою.

Он побежал в прихожую, и минуты через три в комнату вошел Шарапов. Иван был торжествен и строг. В руках он держал огромную вазу, ту самую, японскую, фарфоровую, которая много лет стояла в кабинете начальника рядом с сейфом. Кое-кто во время совещания стряхивал туда пепел, что потом становилось причиной легких управленческих бурь. Начальник любил говорить, что ваза эта семнадцатого века и что ей цены нет. Но кто-то из экспертов, приглашенных в МУР по делу кражи из музея, сказал Ивану Александровичу, что ваза действительно японская, но сработана много позже, приблизительно в 1908 году, харбинским мастером. Тем не менее ваза была гордостью МУРа. Но не ваза была самым удивительным. Нет. Розы, огромные бархатные красные розы.