Комендантский час - Страница 23

Собрался он по-военному быстро. Оставил Марине десять тысяч и два костюма.

— За ними зайду в Москве. Жди...

А вечером Мишка Посельский, фотокор столичного журнала, рассказал, что два дня назад в колхозе «Виноградарь» кто-то оглушил сторожа, взломал сейф и унес триста сорок тысяч. Но Мишке никто не поверил. Его все знали как отчаянного трепача.

Конечно, в Батуми Марина не поехала. Десятого июня, почерневшая от солнца и размякшая от жары, она решила уехать. Хотелось махнуть в Ленинград, там, в Управлении полярной авиации, разыскать адрес Вадима и уехать с ним в Латвию на взморье. Пока еще Латвия была «заграницей», и киношники, приезжавшие оттуда, рассказывали чудеса.

Но в Москве она закрутилась: дела, как говорят гадалки, «пустые хлопоты». Деньги она истратила. Ей подвернулась халтурка на Мосфильме маленькая роль со словами, — и она осталась. А через неделю началась война.

Целый месяц ей никто не звонил, никто не приходил в гости. О ней просто забыли. И тогда она почувствовала свое одиночество. Она осталась одна в этом огромном городе, занятом делами суровыми и важными. Вместе с одиночеством пришел страх. Тогда Марина позвонила. Зяма был дома. Он встретил ее, сварил кофе, налил коньяку, и она поняла, где ее настоящее убежище, и всю ночь Марина строила планы их будущей жизни. А утром, успокоенная и полная твердой уверенности в том, что она начнет жить по-новому, она вернулась к себе. Перебирая вещи в шкафу, нашла костюмы Вадима. И ей стало грустно. Они были совсем из другой, беззаботной, веселой жизни... Наверное, Вадим уже на фронте. Увидятся ли они еще?

Он пришел через два дня. Небритый, в измятом костюме.

— Ты разве не на фронте?

— Пока нет. Я очень устал. Утром поговорим.

Утром Вадим вынул из чемодана форму командира-пограничника.

— Ты же летчик! — удивилась Марина.

Вадим усмехнулся одними губами, продолжая рыться в чемодане. Марина подошла и заглянула через его плечо. В чемодане лежали толстые пачки денег, два пистолета и желтела россыпь патронов.

— Откуда это у тебя?

Вадим, не отвечая, собрал патроны, высыпал их на стол, достал из чемодана несколько обойм и, все так же молча, начал заряжать их.

— Почему ты молчишь?! Слышишь! Почему?!

Вадим молча сунул обойму в рукоятку пистолета. Раздался неприятный щелчок.

— Так, — Вадим подошел к ней, покачивая на ладони матово отливающий чернотой пистолет, — тебе интересно, откуда у меня оружие? Так? Профессия такая.

— Ты же летчик?

— Да, я «летчик». Я летаю и пока, слава богу, не сажусь. Я экспроприатор, ясно? Ну, а если проще — налетчик.

И она вспомнила Мишку Посельского и его рассказ о взломе сейфа.

— Значит, это ты там, в колхозе...

— Не только я. Вместе с тобой.

— Я ничего не хочу знать.

— Об этом скажи в НКВД. Ты жила на эти деньги...

— Будь они прокляты!..

— Это патетика, так сказать, отрывок из мелодрамы. А чекисты любят факты.

— Какие факты?.. Слышишь, какие?!

— Не глухой, слышу. Первый — деньги. Второй — ты служила мне ширмой. Третий — прятала мои вещи. Любого из них хватит, чтобы отправить тебя на десять лет. А ввиду военного времени — расстрелять.

Она согласилась. Вернее, заставила себя согласиться. Ею управлял уже только страх. Вадиму понадобились документы, вернее, нужно было что-то исправить в ночном пропуске. Она дала адрес Зямы...

Написав все, Флерова положила ручку, и внезапно ей стало удивительно спокойно и совсем не страшно.

Данилов

— Картина ясная. Грасса убил Резаный. Убийство художника — его первое преступление в Москве. Понимаете, товарищи, по городу ходит командир-пограничник. Хотя он, может быть, уже переменил обличие. Но это неважно. Кровь пролита. У него нет документов, значит, надо ожидать следующего убийства. Он свободно разгуливает по городу. И сигналы тревожные. Кто-то ракеты над крышами зажигает. Не надо забывать: Широков бывший белобандит. Такому ничего не стоит с фашистами снюхаться. Пока это всего лишь предположение. Пока.

Данилов замолчал, посмотрел на ребят. Лица их казались усталыми и неживыми. Только Муравьев сидел свежий, словно всю ночь спал. Молодость.

— Я думаю, Иван Александрович, — Полесов поднялся, — надо Широкова ждать или у Мишки, или у Флеровой.

— Ты о Малом Ботаническом забыл?

— Там его ждать нечего. Час назад из райотдела сообщили: сгорел дом номер шесть.

— То есть как?

— Просто очень. Упала зажигалка.

— Не вовремя. Ох, не ко времени. Хозяйка-то жива?

— Добро спасала, обгорела. В больнице.

— Ты, Полесов, в эту больницу поезжай. Узнай, что и как. Я думаю, кого-нибудь из девчат туда вместо нянечки послать нужно. Совещание окончено. Муравьев, пойдешь с Флеровой. Ждать будешь там Широкова. Я договорюсь, тебе подмогу дадут, дом оцепят, Шарапов, останься, разговор есть.

Муравьев

— Хотите, я сварю вам кофе? Настоящий черный кофе. Это очень помогает, когда хочешь спать.

— Я не знаю, удобно ли?

— А чего неудобного, хозяин здесь вы, только прикажите.

— Вот это вы напрасно, Марина Алексеевна...

— Шучу, сидите и ждите. Сейчас будет чудный кофе, меня научил варить старик в Батуми.

Флерова вышла. В квартире было необычайно тихо. Игорь разглядывал натюрморты на стене, и ему на секунду показалось, что никакой войны вообще нет. Тишина окутывала его вязкой пеленой. Воздух в комнате слоился сизым табачным дымом.

«Нужно открыть окно. Обязательно открыть окно, иначе я засну».